Марианна Алферова - БОГИ СЛЕПНУТ
Часть 1
Глава 1
Августовские игры 1975 года
«Сенат заседает ежедневно. Никогда прежде положение Империи не было столь катастрофичным. Гибель армии Руфина нельзя сравнить ни с поражением при Каннах*, ни с гибелью трех легионов в Тевтобургском лесу**». «Если бы император Руфин не медлил со своей армией в Антиохии, Нисибис можно было бы спасти, — это мнение сенатора Луиия Галла кажется почти бесспорным». «Вчера император Руфин пожаловал Летиции Кар титул Августы».
«Акта диурна», 17-й день до Календ сентября 1975 года***
* Битва при Каннах произошла в 538 г. между римлянами под командованием консула Теренция Варрона (80 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы) и карфагенской армией Ганнибала (40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы), 70 тысяч римлян погибли.
** В трехдневной битве в 162 г. германцы во главе с вождем херусков Арминием в Тевтобургском лесу разгромили три римских легиона под командованием наместника провинции Германия Вара. Погибло 27 тысяч человек.
*** 16 августа. Все даты приводятся по летосчислению от Основания Города (753 год до н. э.).
Радио в соседней комнате ожило и разразилось потоком трагических маршей. Динамик хрипел, стараясь перекричать воду, рвущуюся из водопроводного крана. Обычное утро в многоквартирной инсуле. Подмастерье из седьмой римской центурии штукатуров собирался на работу.
«Состояние императора Руфина без изменений...» — хрипел динамик.
«Надо же, как долго он живет», — отметила про себя Ариетта. Многие надеялись, что Руфин выживет. Но она знала, что император умрет. Знала — и все. Откуда — неизвестно. Да и какое имеет значение, откуда приходит знание? Мы знаем, что слово «синь» обозначает бескрайность неба и простор, а «черный» ассоциируется с мраком и непроглядностью ночи. Разве нужно доказывать, что ночь черна, а радость — мимолетна?
Позвонила Сервилия. Чуть грустный голос, уверенный тон.
— В три часа нас ждет Руфин. Не опаздывай. Ариетта посмотрела на старенький хронометр. Было шесть утра. Она не знала, стоит ли прощание с императором сладкого утреннего сна.
— Ты должна прийти! — Сервилия не настаивала — утверждала. И как она только вспомнила про нее, Ариетту. Сто лет не звонила, а тут...
— Я приду, — выдавила в ответ Ариетта.
С Сервилией трудно спорить, она всегда права, даже когда далека от истины.
Ариетта накрутила кольца провода на палец и стала смотреть, как раскачивается трубка. Туда-сюда. На что это похоже? На трубку, которая раскачивается. Кто может похвастаться, что походит сам на себя? Ариетта не может. Она меняется.
Не хочет меняться, но меняется. Не год за годом, но минута за минутой. Минуту назад ей хотелось написать пару строк, банальных, но очень милых. Но минута прошла, и Ариетта выбросила листок в корзинку и смотрит, как он сиротливо лежит на дне — маленький серый комочек, весь в изломах граней.
Ей нравится сообщать знакомым, что она — поэтесса. То есть пишет стихи. У нее вышла книжка тиражом в двести экземпляров. Если зайти в книжный магазин на Священной дороге «Зефир», то можно увидеть на витрине изрядно замусоленный экземпляр.
Ариетта бросила трубку и взяла пустую страницу. Хотела написать что-то веселое, но почему-то написала «тоска». Тоска — слишком истертое слово, чтобы начать с него стихотворение. В мире слишком много тоски. Дома — тоска, трава — тоска, и лица человеческие тоже, почти как дома и трава. Но Ариетта не стала бросать листок в урну. Одно слово еще не означает провал, из него может что-то вылупиться.
Император Руфин умирает. В три часа дня Ариетта в числе избранных приглашена с ним проститься, император что-то собирается сказать миру. День до трех часов утратил смысл, скомкан ожиданием, как листочек с неудачной фразой. Сооружение прически, умывание, даже завтрак нельзя растягивать так долго, чтобы день распрямился и принял удобные очертания. Само по себе приглашение лестно. Но Руфин... Что он значит для Ариетты?
Август умирает. Это звучало как первая строчка стихотворения. Но строчка слишком многозначительная. Она не требует продолжения и не может вытащить из небытия за собой целую строфу, и потому останется в одиночестве. Ариетта даже не знала: грустно ли ей, что Руфин умирает, или нет. Во всяком случае, она ничего не хотела от него услышать, и нечего ей было ему сказать. Наверное, еще года полтора назад она бы с ума сошла, узнав о страшной гибели императора и его армии. А сегодня ей все равно. С некоторых пор Ариетта стала подозревать, что другим — тоже. Или почти все равно. Просто они не говорят об этом вслух, как и она. И от этого ей по-настоящему становилось не по себе.
— А может быть, люди сделались бесчувственными потому, что утратили гениев? Гении ни за что не позволили бы людям равнодушно наблюдать за происходящим, они бы заставили подопечных грудью встать против зла. Не всех, конечно... Некоторых. Но и этого вполне достаточно. Хорошо бы повстречать гения. Ариетта думала об этом каждодневно. Но гении почему-то не встречались ей на пути. Ну, разве что в виде кошек.
Ариетта отворила дверь и вышла в сад. Сад — это громко сказано. Нелепо называть садом маленький квадратик черной земли, в который намертво вросла старая пиния. Огромный шатер длинноигольной хвои накрывал весь «садик». Сейчас под этим шатром лежал какой-то человек. От природы крепкого телосложения, он исхудал так, что кости готовы были прорвать выдубленную солнцем кожу. Туника была грязна, волосы всклокочены и в пыли. Незнакомец спал и видел удивительные сны. Неправдоподобные видения роились вокруг головы спящего, как слепни над потным крупом скакуна. Ариетта опустилась рядом на колени: интересно подглядеть чужой сон. Но только она всмотрелась в мельканье зеленоватых и голубых теней, только различила слабое мерцание вокруг головы, как человек дернулся и проснулся. Видения мгновенно исчезли. Странный бродяга был красив и молод. И у него были огромные глаза. Они смотрели, не мигая, куда-то мимо Ариетты и разглядывали неведомое у нее за спиной. Разглядывали так внимательно, что она невольно оглянулась. Но за ее спиной не было ничего интересного. Стена дома, выкрашенная охрой, уже изрядно полинялая, и в стене пустая ниша, в которой когда-то находилась статуя. Незнакомец протянул руку и положил ладонь на голое колено девушки. Ариетта влепила ему пощечину. Незнакомец отшатнулся, по-прежнему разглядывая пустую нишу в стене.
— Кто здесь? — спросил он глухо. — Ловцы? И тогда Ариетта поняла, что перед нею слепец. Ей сделалось стыдно за свою выходку.
— Кто ты? — задала она вопрос в свою очередь.
Незнакомец облегченно вздохнул:
— Нет, не ловцы... не ловцы... Слава богам...
Он содрогнулся всем телом, вспомнив ночную охоту и свой бег, петляние по улицам в темноте. Впрочем, для него темнота днем и ночью одна и та же. Как он спасся? Как сумел ускользнуть? Кажется, он перепрыгнул через ограду и упал здесь под пинией, а ловцы помчались дальше, уверенные, что вот-вот настигнут добычу. Он ускользнул. Пока.
— Кто ты? — повторила Ариетта свой вопрос.
— Я — Гимп, бывший гений.
— Гений! — воскликнула она почти восторженно. — Значит, ты говорил с богами, да?
Он кивнул с неохотой:
— Говорил, и довольно часто.
— Ну и как они, боги? Блаженны и вечны?
— Может быть и блаженны, но не вечны. Хотя и бессмертны. Представь, бессмертны, но не вечны.
Он бросал слова, как другие бросают кости — по воле случая, имитируя мысль. Говорил не для того, чтобы высказаться, но лишь затем, чтобы скрыть чувства и опасения. Но это не злило Ариетту. Напротив. Его словесные обманки забавляли ее, как игра.
— Ты ослеп, когда тебя сбросили на землю? Гимп отрицательно покачал головой:
— Я ослеп, потому что потащился вместе с армией Руфина в Месопотамию. Люди придумали для гениев сладкую приманку под названием «римское гражданство». Я облучился вместе с другими. Теперь они умирают в клинике Нормы Галликан. А я метаморфирую. Для начала у меня вытекли глаза. Потом произошла регенерация, но что-то нарушилось, и я не могу видеть. Гении под воздействием жесткого излучения метаморфируют. Так же, как и боги. В этом мы похожи.Походя он сообщил ей свою тайну. Поймет собеседница, не поймет — новый бросок костей. Ариетта поняла, но не подала виду.
— Если бы я видела богов, — задумчиво проговорила Ариетта, — я бы сложила о них поэму...
— Не стоит тратить попусту время. Лучше угости меня вином, да я пойду.
— Куда? — спросила она насмешливо.
Он не ответил — смотрел мимо нее и хмурил брови.
И он не ушел. Некуда ему было идти. Спустя полчаса он бултыхался в ванне, взбивая густую мыльную пену, и пел охрипшим, каркающим голосом о музыке сфер и небесной тверди. Он не подозревал, что Ариетта стоит в дверях ванной комнаты и не может отвести взгляда от его чеканного профиля. Но профиль — это только половина лица. Половина может быть утонченной, а все лицо — безобразным. Но когда смотришь на прекрасный профиль, об этой двуликости догадываться не стоит. Вообще лучше жить, видя лишь половину мира. Так легче.
Ариетта подошла и скинула тунику. Стояла перед гением обнаженная, а он не видел ее. Но что-то почувствовал — замер, прислушиваясь. Потом вытянул руку и коснулся ее колена. Медленно она опустилась в ванну. Одно слово «гений» вызывает в женщинах вожделение. Они млеют от звука его голоса, они сходят с ума от одного прикосновения, молят об одной-единственной ночи, ничего не требуя взамен, на все готовы, лишь бы побывать в объятиях гения. Ариетта не знала, что влечет ее — необыкновенная красота гостя или его гениальная сущность. Или собственное вожделение, давно не находившее удовлетворения.
...Краткий отрывок книги для ознакомления...
|